Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
— Ну, твое дело.
Как-то Лида спросила:
— У вас что-нибудь с Петром Михайловичем было?
— А что должно быть?
— Ну, говорила ты с ним о женитьбе и вообще... Встречалась?.. Гуляла?..
— Ни к чему это. Я скажу, он на веревочке за мной побежит.
В пятницу Варька, возбужденная, прибежала домой, бросила сестре:
— Завтра оденься покрасивше, я к тебе Петра Михайловича пораньше пришлю. Знаешь, о чем говорить-то надо?
— Знаю, — побледнела Лида. — Присылай.
Петр Михайлович явился, действительно, раньше обычного. Одет он был в новый, еще не облежавшийся на нем костюм, темно-синий, с белой искоркой. Серую велюровую шляпу держал так неловко, точно она обжигала ему руку.
— Я пришел, — сказал он, спотыкаясь языком, — поговорить о важном для меня, Лидия Андреевна Вам Варя говорила?.. Может, не вовремя?..
— Нет, отчего же.. Об этом всегда вовремя, — сухо сказала Лида.
Расстались они через полчаса, и девушка бессильно опустилась на стул, тихо заплакала. Но как только пришла сестра, утерла слезы.
Варька явилась взвинченная, прохаживалась по комнате, ворчала:
— Мебели кот наплакал... Ну, говорил о женитьбе?
— Говорил.
— Не врешь?
— Не вру.
— Ну и ладненько. Я тебе завтра помогу в общежитие перебраться.
Еще раз внимательно осмотрела комнату, ровно сказала сестре:
— Нет, не думай, что я черствая какая-нибудь. Ты мне много помогала, я помню. Только ведь втроем никакой жизни не может быть.
— Почему же?
— Господи! Не девочка, чай!
Посмотрела на сестру и, вдруг решив, вероятно, что та может заупрямиться и не уйти в общежитие, бросила почти с ненавистью:
— Хватит! Натерпелась я всякого от тебя, святая!
Лида не выдержала. Прикрыв глаза ладонями, будто от удара, вскочила со стула. Лицо ее стало мертвенно-бледным. Она пыталась сдержать слезы, готовые вот-вот закапать из глаз, кусала губы.
Медленно подошла вплотную к Варьке и, поколебавшись несколько мгновений, вдруг прокричала в лицо этой измотавшей ей душу девчонке:
— Ты не очень-то фасонь, Варька! Не очень! Я, может, за Петра Михайловича замуж выхожу! Вот как!
Варька пристально взглянула на сестру и поняла, что та говорит правду. Судорожно открыла рот, глотнула воздух и внезапно, как это бывает у людей наглых, но слабых духом, заревела отчаянно и визгливо:
— Что же я теперь, отец-мать, делать буду?
Впрочем, она быстро успокоилась, вытерла слезы и кинула сестре через плечо:
— Черт с вами! Очень он мне нужен, христос этот!.
Вечером пришла с работы, молча увязала в простыню свои вещи.
— Ты куда? — спросила Лида. — Или тебе тут места мало?
— Ничего, — усмехнулась Варька, — не пропаду. У меня еще один на примете есть.
— Ну смотри. Тебя же никто не гонит.
— А чего я тут не видела? Как ты с этим иудой лизаться будешь?
— Почему «иуда»? — нахмурилась Лида. — Он же тебе ничего не обещал. И сло́ва об этом не было.
— Все одно — дурень, и понятия в нем никакого нету, — нахально заключила Варька.
И она, закинув узел за спину, понесла его к выходу.
БЕДНЯК И ЦАРЕВНА
Есть красота, которая всем видна: лицо возьми или фигуру. А есть красота незримая — красота ума. Ее не всегда сразу заметишь... Старый Гафур-ока мягко поглаживает белую редкую бороду, глаза его, потускневшие за долгую жизнь, начинают тихо светиться от волнения.
— Не стареет она, как лицо, красота эта. Лучше ее нет ничего на земле, — заканчивает он свою мысль.
Мы сидим возле бывшего ханского дворца в Хиве, прикрывшись ватными халатами от лучей палящего солнца. Неподалеку от нас, как заведенный, ходит по кругу верблюд. Он так ходит всю жизнь, поднимая чигирем воду в сады хивинцев.
Чуть подальше разгуливают по земле легкие азиатские голуби. Здесь можно увидеть знаменитого бухарского трубача, шоколадных ташкентских птиц величиной с кулак, самаркандских багровых «павлинов», синих почтарей родом из Ашхабада.
Гафур-ока останавливает свой взгляд на маленькой голубке, будто отлитой из темной бронзы, что-то бормочет про себя и внезапно спрашивает:
— Ты приехал с Урала к нам?
— Да, Гафур-ока, — отвечаю я, не понимая хода его мыслей. — Я с юга этой горной страны.
— Тогда расскажу тебе одну историю о любви. Хочешь?
— Да.
Гафур-ока достает баночку с насваем, отправляет щепотку этого табака за щеку и задумывается. Старик бросает рассеянные взгляды на Ак-мечеть, на мавзолей Пахлавана Махмуда, подольше задерживается на голубых и темно-зеленых изразцах минарета Кальта-минар. Он так и остался недостроенным, этот минарет, как свидетельство внезапных жизненных бурь, пронесшихся когда-то над столицей ханства.
— Нет на земле людей, которые не слышали бы имени Тимура, — внезапно говорит старик, освободившись от насвая. — Шесть столетий назад это имя наводило страх, и не было никого, кто мог бы одолеть хромоногого царя, прозванного Тамерланом.
В молодости он был правителем провинции Кет, но его жестокий и сильный ум сжигало тщеславие. Он хотел большего И Тимур исчез. Где он был — никто не может точно сказать. Легенды говорят: Тимура видели в пустыне, простершейся от Бухары до Хивы, где он летал, подобно ветру, с джигитами и разбойничал — кровожадный и жестокий.
И вот наконец он взял себе титул великого эмира страны, лежавшей за Оксусом Так в то время называли Аму-Дарью. Столицей Тимура стал Самарканд.
Ты, конечно, знаешь: он не был ханом и не мог им стать — в его жилах не текла царская кровь Чингисхана. Но это никого не могло обмануть — многие цари мечтали о силе и владениях Тимурленга. Подставные ханы из рода Чингиса ловили каждое его слово, и он был над ними царь, а не они над ним.
Много походов совершил железный хромец. Но мой рассказ только об одной битве. Тимур вел ее против хана Синей или Золотой Орды; и хан уже знал, и все знали, что его часы и часы его войск сочтены.
Это знал и Джанибек, джигит Золотой Орды, юноша, которому Аллах дал все, что может пожелать человек.
Ум, красота и сила его волновали женщин.
Он мог слагать стихи, и это не были холодные и гладкие строчки, которые без конца сочиняли придворные певцы. Нет, каждая строка была наполнена мыслью и чувством, и люди любили слушать Джанибека.
Пальцы его могли разогнуть конскую подкову, но никогда его сила не была угрозой слабому.
А глаза! Прекрасные глаза были у этого юноши, и горел в них постоянно огонь раздумья. Это была красота ума — лучшее в человеке.
Никому не давал пощады в бою хромоногий Тимур. И жестокий разгром постиг Золотую Орду.
